Писатели «тщеславны, мелочны, обожают интриги, эгоцентричны и невыносимы», а испанцы к тому же «завистливы и трусливы». Так характеризует собратьев по ремеслу главный герой испанского писателя Энрике Вила-Матаса из книги «Бартлби и компания», изданной в России московской «Иностранкой» в знаменитой серии «Иллюминатор».

Нам предлагается дневник неудачливого горбуна-сочинителя Марсело (25 лет назад написавшего свой единственный неудачный роман о неудавшейся любви), в виде «постраничных комментариев к некоему невидимому тексту». Марсело перепахивает литературную историю, выуживая из неё человеческих типов под названием «бартлби» – писателей отказавшихся от писания (вообще-то этот термин в книжке используется, наверное, где-то около 1267 раз). Писца Бартлби, который стал нарицательным героем, в своё время изобразил американский классик Герман Мелвилл в одноименной повести. Тот ничего не читал, даже газет, простаивал подолгу «у своего тусклого окна за ширмами, вперив глаза в глухую кирпичную стену», никогда не пил пива, чая и кофе, никуда не ходил – жил в конторе, никому не говорил, кто он, откуда родом, есть ли у него близкие. Если же его спрашивали что-либо, поручали какую-то работу, он неизменно произносил: «Я предпочел бы отказаться».

Лауреат всевозможных литературных премий Вила-Матас, среди которых «испаноязычная нобелевка», вместе со своим персонажем исследуют феномен «стремления к ничто» в литературе, рассказывают о разных и важных тайнах, о самых замечательных представителях  писательского цеха, которые, каждый в своё время, бросили литературу. Зачем нашему герою (автору) пускаться в странствие по чужим печалям? А чтобы «смягчить горечь собственных» потерь.  Ведь тенденция «Нет» в современной литературе соблазнительна, потому, что, по мнению героя-автора, из этого лабиринта тяжелого неписания может родиться искусство будущего. Не важно, что на самом-то деле из ничего может получиться только ничто, – писатель играется в увлекательную игру в поддавки с читателем, резвится с усмешкой обманщика, призвав в помощники, по нашим прикидкам, несколько сотен  реальных плюс не меньше выдуманных писателей.

Вот, к примеру, почему замолчал в 19 лет Артюр Рембо? Тонны книг ищут ответа на этот вопрос, Вила-Матас добавляет к ним свой голос. Как вам нравится, когда писать бросают из-за ненависти к миру и людям. Получается, что толпы мизантропов колесят по времени и пространству, часто не понимая своего черного неблагодарного чувства, потому и не формулируют? Ведь и Сократ отчего-то упорно не доверял мысли бумаге, да и любому носителю информации. Сюда его, пришпилим, как замороженную эфиром бабочку. Чего-то там Виктор Гюго написал о писателях, которые не ведают, кто их послал в этот мир, но и тот, кто прислал, тоже вряд ли знает, зачем он их направил. Оттого у них «в зрачках навек запечатлено ужасное видение». И этого тоже в нашу коллекцию. До кучи Жида с Музилем, Роберта Вальзера, конечно, и Гёльдерлина – а как без последних доказывать, что шлагбаумом на пути к написанию книги является безумие, которое приходит словно спасение от письменного слова.

Попутно в текст вплавляется бесчисленное количество литературных  фактов и фактиков, слухов и сплетен, мифов и анекдотов – чего только не используется для строительных лесов своего странного постмодернистского романа-эссе нашим сочинителем.

Ну и, конечно, сам Бог велел раскрутить тезис о смерти: «Отсутствие произведений, смерть автора – это и есть писатель без книг и в итоге книги без писателя». Однако, назвался груздем (исследователем направления «Нет»), полезай в кузов: тут тебе и новые пути в литературе в попытках сказать то, что до тебя никто не сказал, и желание резать правду-матку в глаза, и показать  новое и по-новому – извечные поиски своего пути в искусстве. Ведь прошлое не умирает, а снова и снова возрождается, чтобы опять умереть в новом, которое в свой быстрый черед тоже исчезнет. Однако, как прошлое сможет прорасти, если не доверить его бумаге? Поэтому лучше писать, чем не писать.

Итак, спор разрешен?.. Да ничуть не бывало, ибо на всякий тезис у Вила-Матаса (Марсело) присутствует антитезис, зачастую разделяемые буквально одним абзацем. А ещё ведь есть литературные мошенники, трюкачи, шарлатаны, которые из-за отсутствия воображения выворачивают всё наизнанку. А ещё и врут как сивые мерины. Но без выдумки (на разговорном языке  – вранья) тоже нет литературы. Да ещё и никакой твердости современная литература не признает; ни в убеждениях, ни в идеях – сегодня говорю одно, завтра – другое, какая разница. «Хороший поэт подобен хамелеону», - утверждает автор, - «ибо в равной степени наслаждается, создавая как героя-злодея, так и героя-ангела». Это, впрочем, ещё Китс утверждал. И вот, представьте наших «железных» тёток, которые, читая такое, наливаются гневом из-за непонятности, впадают в ступор, либо в ярость от невозможности «ухватить змею за хвост», становясь агрессивными эринниями (богинями мести, хорошо известными древним грекам).  Представляю, насколько напрягает  печень у таких читателей проза нашего испаноязычного автора.

А сочинитель попутно рассуждает о виртуальных библиотеках; это не то, что вы сразу подумали, в связи с Internet – на самом деле это собрания неизданных книг. Примеры? Библиотека американского писателя (почившего в бозе) Бротигана в Берлингтоне, где собираются рукописи, отвергнутые издателями – это, в прямом смысле слова, книги-выкидыши. Или библиотека XXI века  покойного пана Станислава Лема, в виде придуманных им и никогда не издававшихся книг, на каждую из которых он, тем не менее, написал и опубликовал развернутые и замечательные рецензии – это уже моя добавка, после прочтения лемовской книги.

Но вот ближе к финалу писатель дает прекрасную вставную «детскую» новеллу об однокласснике Луисе Фелиппе Пинеде, очаровавшем Марсело в годы учебы. А в зрелом возрасте пришло глубокое разочарование. Кстати, этот друг, при наличии кипящего  «звёздного» таланта, задушил способности в себе, когда повзрослел. Куда уходит, истаивает вдохновение, где складируются озарения юности?.. Как соединить неписание с тайной творчества, которое кроме изображения пестроты повседневья ещё и о потребностях человеческого духа говорит?.. Наверное, для этого и вставлены эти несколько страничек замечательного учительного  текста, чтобы поставить эти вопросы. А ответы литература давать не обязана.

Взрывчатая проза заканчивается Львом Толстым и его трагедией ухода с обрывом записи французской пословицы «Делай, что можешь, и будь, что будет» на полуслове в личном дневнике классика.

На этой грустной ноте и заканчивается феерическая книга, разбитая для пущего эффекта на пронумерованные (и даже скобка после каждого номера проставлена) 86 кусочков.