Долгое время никак не попадалось второе издание разыскиваемой книги русского литературного критика из патриотического лагеря Валентина Курбатова «Подорожник», с неподдельной любовью оформленная и выпущенная в свет издателем Сапроновым из Иркутска. И только в московском «Библиоглобусе» недавно мелькнула, как драгоценность,  желанная книжка, которую сразу понес в кассу, чтобы наслаждение разглядывания и чтения оставить на подробное и обстоятельное потом.

Оформление изящного томика с наклейкой рисунка подорожника на верхней крышке добротного переплета, цветные форзацы, нарисованные в виде мелкой структуры придорожного лечебного листа, мелованная бумага и точное воспроизведение автографов на страницах, львиная доля из которых принадлежит известным писателям, заслуживает самых высоких похвал. «Драгоценный ларец» – это не мои слова об этой книге, но я их полностью разделяю.

Но и содержимое «ларца», хотя, на первый взгляд, это всё дальний угол возделываемого автором его критического литературного огорода, заставляет биться сердце не только у завзятого библиофила. Какая звездная россыпь творческих имен!  Виктор Астафьев, Павел Антокольский, Анастасия Цветаева, Арсений Тарковский, Давид Самойлов, Виктор Конецкий, Булат Окуджава, Юрий Нагибин, Владимир Максимов, Василий Белов, знаменитый во всем живописном мире красноярец Андрей Поздеев и многие, многие иные – всего в книге явлены взгляду  несколько десятков автографов из более двухсот, имеющихся в наличии у автора. Все они остались в виде достаточно пространных надписей в специально предназначенном для этого курбатовском «дорожном», как он его называет, альбоме.

Известно, что подорожник – «радостный» травяной кустик с мясисто-зелеными листьями, произрастающий у дорог. Но это и записная книга о дорожных наблюдениях и пытливых мыслях трезвого, пристрастного ума. А ведь не стоит забывать и о врачевательном эффекте изумрудного лекаря-дикороса. Как и духовное лечение литературой тоже мало кто отрицает.

Вообще-то автографы собирали и собирают многие. Альбомы с засушенными растениями в виде закладок и надписями знаменитостей в XVIII веке прибрели в Россию из Франции, как и многие иные моды. Самым известным из собраний автографов писателей в нашей стране является, пожалуй, «Чукоккала», изданная в книжном варианте сначала с цензурными купюрами, затем полностью, потом уже с близким к оригиналу воспроизведением надписей и рисунков великих и  просто тружеников русского искусства. Замечательный сказочник дедушка Корней, к тому же знаменитый критик, как бы между делом, создал (собрал) литературный памятник русскому слову.

По его примеру, но с гораздо более скромными задачами,  действовал наш современник, писатель из Пскова Валентин Яковлевич Курбатов, сохраняя голоса быстротекущего времени, и,  одновременно, создавая «домашнюю» историю литературы в течение 30 с лишком лет. «…всякое наше слово и суждение – зеркало стоящего на дворе дня». Так определяет он суть своей задумки.

Почему обратился в собирательско-коллекционерскую веру? Да потому, что «проговаривается сердце и душевное устроение человека в таком сложном жанре как автограф». Кто-то в его «Подорожнике» уклоняется, оставляя дежурную запись, далекую от реальности и злобы дня, а кто-то и «подставляется», когда в написанном рукой «дышат почва и судьба» (можно сказать, что астматически задыхается и злая реальность).

Не менее ценны для читателя, но и для исследователя, историка имеют цену, записанные воспоминания Курбатова о встречах с героями его путевого альбома, собеседниками, чьи автографы представлены на страницах книги. И здесь же, как запомнились (фиксировал после встреч), монологи этих мыслящих современников о судьбах страны и культуры, болеющих всеми горестями «века-волкодава»,  делающих коллективное литературное дело, в котором все связаны со всеми.

Вот, к примеру, лишь маленький кусочек, взятый у югославского писателя Меши Селимовича и к месту приспособленный для создания емкой характеристики  хранителя Михайловского Семена Гейченко: «Жуть охватывала при мысли о толпе, которая жила в этом человеке так, словно бы она существовала сейчас, словно бы это не были признаки и тени, но живые люди, которые непрестанно трудятся в какой-то ужасающей вечности бытия».

Здесь же два автографа Виктора Астафьева, который очень рано понял, как и Гейченко, ограниченность партийной идеологии: «Я очень разочаровался в социализме», – это высказывание можно отнести к ним обоим. Социалистическое общество имело как позитивные потенции, так, конечно, и негативные. Негативные перевесили, в конце концов. Говорят, плановая экономика подвела. Однако главная беда в том, что «споткнулись на человеке». Вот и Валентин Береснев, известный детский поэт и специалист-пушкинист, посреди видимого советского благополучия говорит Курбатову: «…насильственная политическая оболочка идеи всякий раз растлевает её сущность».

А Вячеслав Шугаев из Иркутска напоминает о писателях из российской провинции, что «в духовном самостоянье они сделали и делают колоссальное дело». Среди них вспомнил талантливого прозаика из Кузбасса Виктора Чугунова, который погиб, так и не успев сделать многое, из задуманного.

Однако через всю книгу тоска великая, усиливающаяся к финалу: «Как недавно у нас была литература там, где теперь есть только множество прекрасных и ничтожных книг». Такую печальную песнь «поёт» В. Курбатов, которому  «внезапно осозналось, как же мы далеко и как безнадежно оторвались от родной земли». Оторвались, оказывается, настолько, что «черта горизонта размылась». Странный вообще-то и не вдохновляющий вывод на фоне многих высказываний писателей-патриотов о борьбе, совместных и индивидуальных окопах и прочей машинерии битв и противостояний, о чём достаточно ясно сказано многими в собственноручно написанном.

Вот такая разнообразная и ёмкая книга, в конце концов, откристаллизовалась из воспоминаний о встречах и разговорах с корифеями русской культуры.

Но есть и то, что обидно царапает. Изумляет, например, максималистское неприятие компьютера и компьютерного текста и у автора книги, и автора предисловия Валентина Распутина. Но ведь никто не запрещает вообще-то писать по привычке с помощью перьевой ручки, либо любого иного инструмента – кому как нравится; ведь и стило, все знают, менялось от века к веку – у Пушкина в руках был рабочий инструмент в виде гусиного пера. Добавим, что уже рядом невиданный прогресс: буквально через несколько лет, появятся  тексты, записанные и распечатанные новым поколением ПК (неодушевленными писцами) уже просто с человеческого голоса. И что, стоять на месте и не допускать технического развития?..  Впрочем, это уже, скорее, личная тоска представителей писательского цеха от быстротечности жизни…