Писатель-полиглот, владеющий пятью языками, кандидат исторических наук, профессор, заведующий кафедрой Мировой литературы и культуры МГИМО Юрий Вяземский написал роман «Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник», увидевший свет в московском издательстве «Рипол классик».

Эта книга – первая из задуманного семироманного цикла: каждый том  посвящен одному дню Страстной недели, от Великого понедельника до Воскресения Христова.

Колючий и нетерпимый Юрий Симонов (Вяземский – его псевдоним), заявивший однажды в телеэфире возмутительную и подсудную вещь, что, дескать, «атеист – это животное, больной, надо лечить», первым в художественной литературе с христианских позиций подробно описывает в жанре исторической эпопеи Страстную неделю.

Толчком к началу реализации грандиозного замысла послужил  знаменитый «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова, «анти-евангельская книга», по словам Вяземского. Заглавие первого романа тоже напрямую вышло из булгаковского шедевра. Там Пилат вычитывает в записях Левия Матвея: «Смерти нет… вчера мы ели сладкие весенние баккуроты». Что это за еда такая? Оказывается, смоковница или фиговое дерево может плодоносить ранними белыми  маленькими плодами, которые по весне употребляются в пищу. Есть более понятное нам название дерева и плодов – инжир. Булгакову понравились «баккуроты». Вяземскому – тоже. Потому, видимо, их и едят многие герои первого романа, из обещанного цикла. К тому же и Иисус, как известно, подходил к смоковнице, не найдя на ней ни единого плода, за что обрек дерево на усыхание, произнеся очередную образную фразу, толкуемую учениками и так, и сяк.

Повествование начинается с необычного, много обещающего заката. У Булгакова в «Мастере и Маргарите» – с «жаркого» московского вечера, на фоне которого рассуждают обреченный Берлиоз и поэт-горемыка Бездомный. У Вяземского – волшебный иерусалимский закат, под ласковым крылом которого ведут диалог в тени громадной смоковницы два ученика Сына Божьего и человеческого: урод Филипп и писаный красавец Иуда. «Сладкие весенние баккуроты» заканчиваются тоже закатом, потому, если быть точным, действие продолжается одни сутки – 24 часа, за которые много чего происходит и свершается.

 Романное действие разделяется на три линии: происходящее увидено учениками Христа, глазами религиозной элиты иудейского народа и в восприятии римской администрации, прежде всего, префекта Рима в Иудее Понтия Пилата.

  Произведение включает слоновью дозу многочисленных и многомысленных диалогов: интриги, конфликты, подвижки действия – всё упаковано в искусные и разветвленные разговоры. Писатель демонстрирует чудеса литературного умения, создавая иллюзию огромного количества персонажей. При этом даже среди самого ближнего круга учеников (толпа остальных сопровождающих Иисуса, словно акварелью намечена, но ощущается, тем не менее, буквально физически) не всем дается прямая речь, что ничуть не влияет на романную многоголосицу.

Уже с первых фраз Филипп и Иуда забирают круто к вечным «русским» вопросам: «Именно Красота спасет мир», – возглашает горячий Филипп (у нас цитату привычно приклеивать к Федору Достоевскому). А ещё Красота соединится со Светом: сольются в одном теле, в одной душе, в одном духе – Красота, Свет и Благо. Впрочем, до спасения мира Красота вместе со Светом, должны проникнуться Добром и Любовью. «Но Красоты слишком мало, и она недолговечна», – печалится апостол. Как же она спасать-то будет?..

«Красота мимолетна. Радость обманчива, Уродство и страдания постоянны, Все дела суета и томление духа», – раскручивает спираль рассуждений один из двенадцати будущих столпов христианской церкви.  Суета – это уродство, томление духа – страдание. Избавление от страданий означает отказ от своих желаний. Вконец запутывает своими придумками Филипп собеседников и читателей заодно. Себя тоже запутывает.

Все ученики толкуют, спорят, подвергают испытанию истину Учителя, изреченные Им слова. Бесконечное словесное фехтование: укол – защита, выпад – контрвыпад. Как у свидетелей в суде: все всё видели и слышали, но каждый по-своему рассказывает и объясняет. Все религии смешались; зороастризм и буддизм, и иудейство с язычеством – клокочет, варится духовная пища, – мозги набекрень. Будто магией занимаются. Ревизионизм учеников оборачивается стихийным еретичеством, в их несогласиях коренятся будущие церковные расколы, страшное дело – будущая инквизиция кожей ощущается в пульсирующих эмоциями призывах и трактовках Фаддея, несущего святотатственный и кровожадный бред. Осуждающий его Филипп тоже упивается бредовыми словесами, оформленными под глубокомысленное философствование. Морочат голову богомольцам страшными карами и муками адовыми, запутывая вконец несчастных, ничего не понимающих. Это сколько же времени понадобилось, чтобы отшлифовать сказанное и записанное, при подобном апостольском разумении, когда кто в лес, кто по дрова, в канонические тексты?..

А ещё ведь и психически больные среди них: тот же Фаддей, судя по симптомам, страдал, пока Иисус не помог, эпилепсией, плюс мощная добавка шизофрении. Люди о таких уже тогда говорили: «Бес вселился!».

Разрядку дает писательский юмор, используемый на удивление точно, всегда к месту. Вот, например, заседают «товарищи по партии» фарисеев, обсуждают острый вопрос в контрольной комиссии о «лжепророке Иисусе Назарее и большой опасности от него для партии и народа» – сатира с сарказмом буквально погоняют друг друга. «Семь признаков лжепророчества» тщательно взвешивают на весах партийной принципиальности: приведём шестой признак – «на каждом углу он пытается очернить партию и её преданных товарищей». За подобное, конечно, смерть, никак не меньше. Звучали там и словеса об «уме, чести и совести избранного Богом народа иудейского», которыми являются, конечно, партийные фарисейские ряды; всё, как и положено, при «демократическом централизме» – давильня со стороны начальников, которых растаптывают ещё более высокие товарищи.

Замечательны и глубоки главы об умнице, коварном начальнике, опытном управителе префекте Пилате. Немалое достижение писателя в том, что ему удалось очень точно стилизовать тон, музыку глав о Понтии Пилате и Йешуа из «Мастера и Маргариты», создавая свой, назовем его «близнецовым» булгаковскому, стиль.

Итог словоизвержениям собратьев-сподвижников подводит один из любимейших учеников Иоанн: «Три года за Ним ходим, но каждый идет в свою сторону. Слушаем и не слышим. И чем больше Он нам рассказывает, тем, меньше мы понимаем». «Живая и прекрасная тайна рядом», а, получается, никто не может даже  приблизиться к её раскрытию. Вот эту-то задачу и попытается, как представляется, решить автор романного цикла в своем удивительном историческом семикнижии.

Впереди шесть обещанных романов, от которых можно ожидать многого. Тот же образ Иуды, каким он явлен в первой книге, будет обязательно насыщаться изобразительным «мясом» кровавой трагедии с оптимистическим финалом Воскресения. А Пилат, какой неожиданный, и каким он ещё обещает предстать в дворцовой римской интриге с криминальными тайнами, угрозами его жизни и благополучию, и, конечно, судилищем над мессией?..

Всё предопределено, всё всем известно в целом и даже в деталях. Но Вяземскому удается подать известное «вкусно», с красочными нюансами и одновременно глубокими философскими обобщениями – привыкнуть к силе настоящего писательского таланта невозможно.

 Валерий Плющев