На последней Московской книжной ярмарке Дмитрий Быков явил миру острополемичную, яркую и эмоционально-вдохновенную  книгу о русском литературном классике: «Был ли Горький?» В выходных данных её вагриусовского издания  добавлено, что это «Биографический очерк». Ничего себе очерк - почти 350 страниц текста, – скорее, биографический роман.

Мы слышим повседневно, как многочисленные горьковские цитаты живут независимой собственной жизнью. Помните: «Пусть сильнее грянет буря!». Или: «Безумству храбрых поем мы песню». Вот ещё: «Свинцовые мерзости жизни», – это не Чехов первым сказал, а Алексей Максимович. А чего стоит знаменитое: «А был ли мальчик?», – отозвавшееся в заголовке книги.

Плодовитый, как Дюма, Быков продолжает печатать книгу за книгой: у него всё идет в дело, успевай читать. Сначала был телесценарий для фильма к 140-летию Горького, отснятого по вчетверо урезанному первоисточнику. Этот, как его называет автор, очерк, безусловно, был достоин отдельной публикации: интересен, затягивает, не оставляет равнодушным. Ну, конечно, не без фирменных быковских примочек, когда писатель, словно Дон Кихот, воюет сам с собой – буквально на соседних страницах может утверждать с одинаковым напором прямо противоположное: но это уже привычно у этого автора, его тезис и антитезис воюют до крови, накачивая битву градусом эмоций.

Что только не делали с Горьким в течение нашей жизни. Навязывали, как кукурузу, выставляли в качестве лучшего писателя всех времен и народов, неутомимого делателя новой жизни и нового человека, провозглашали мыслителем, каких поискать, другом власти, защитником интеллигенции. Колесо истории провернулось, и он вдруг стал рисоваться как жестоковыйный брезгливый реалист, умудрявшийся в каждом подметить  отвратительное или смешное, при этом всю жизнь носил «ярлык идеалиста и романтика». Быков утверждает: «Горький всю жизнь создавал церковь человека, неустанно ища лучшие образцы человеческой природы». Создавал, пытаясь копировать Демиурга, новый мир, – в этом исток горьковского реализма. Полагал себя сверхчеловеком, ещё не зная Ницше, ещё больше в этом уверился, когда узнал. Любил скитальчество, охота к постоянной перемене мест оттуда же.

12 сентября 1892 года в газете «Кавказ» появился первый рассказ «Макар Чудра» под псевдонимом Максим Горький. По оценке Быкова, с этого момента в русскую литературу «вошел самый странный из прозаиков Серебряного века – человек, видевший такое количество страданий и мерзостей, что тащить их ещё и в литературу ему поначалу казалось делом немыслимым». Но ничего, стерпелось и слюбилось, потащил.

Горький дебютировал при живых Толстом и Чехове, Мережковском и Розанове, однако пафос преодоления ужасных (стыдных?) страданий принес его произведениям заслуженный и оглушительный  успех. Конец XIX века и первые годы века XX прошли уже под горьковским знаком. Он писал увлекательно и пластично, у него всё время бурлит жизнь;  убивают, либо самоубиваются, дерутся и попадают в тюрьму, случается пожар или подлог, разорение, снохачество, страсти-мордасти – густо, терпко, ярко.

Горький «изображал будущее», которое в атмосфере всеобщего уныния способно обеспечить литературный успех. Его утопический проект – создание нового человека. Своего героя писатель нашел на человеческой свалке, утверждая, что будущее – за «бывшими людьми», победа – за маргиналами. Этот же инструмент, между прочим, использовал в России уже нашего времени политик Жириновский, и тоже успешно. Писатель писал в 1910 году начинающему сочинителю Павлу Максимову: «…страшен человек этот (босяк – В. П.) прежде всего невозмутимым отчаянием своим, тем, что сам себя отрицает», – будто о самом себе в советские 30-е годы сказал.

А ещё и напряженный горьковский эротизм, садомазохистские мечтания и метания. Плюс писательское трудолюбие Горького (физический труд он ненавидел) – немалая составляющая его успеха, впрочем, как и у его биографа Дмитрия Быкова. Но ведь ещё и новатор, большой мастер энергичной прозы, яркого повествования, хлесткого диалога.

Отношения Чехова к Горькому были с трещинкой, но Антон Павлович все-таки написал своему коллеге по творческому цеху многократно цитированное: «Талант несомненный и притом настоящий, большой талант».

Вот такой была ранняя и лавинная слава Горького-писателя, не верящего в идеальный народ, который верен своим корням и традиции. Он, если упрощенно сказать, считал, что есть деятельная и творческая Европа как образец для подражания, и пассивная, цикличная и циклопичная Азия, в которую мы падаем всякий раз после европейского порыва. Таким образом, Горький – русский человек во всей его азиатско-европейской двойственности, как и большинство из нас. Азиатский принцип неделания – это такой обломовский кайф большинства русских. При этом писатель прекрасно сознает свои беды и бездны народа, в котором живет.

Горький стал признанным литературным классиком в 32 года! Такого не было у его современников. А ещё разворачивалась его  активная общественная деятельность, которая способствовала выходу экзальтированных толп на пути его многочисленных поездок по России. Ко всему сказанному добавим – Горький уникален, он стоит особняком в русской литературе; его разоблачительная эпопея «Жизнь Клима Самгина» настолько своеобразна, что подобных не было ни до него, ни после – и это лишь один пример его единичности.

 Общим местом биографов стали многочисленные революционные поступки писателя: его финансовая помощь большевикам, последовавшее непринятие революции, особые отношения с Лениным. Потом была заграница, недоприезд и окончательный приезд в страну, где даже колонии детей-преступников называли его именем, что уж говорить о городах и весях. Его жизнь  замечательно иллюстрирует большинство тезисов модного на рубеже веков в России Фридриха Ницше. Однако её последними годами Горький сильно смазал свою биографию.

Быков в противовес многим либеральным взглядам на взаимоотношения писателя с окружающей действительностью и Сталиным, который будто бы окружил Горького невидимыми стенами тюрьмы, проводит совсем иную точку зрения: Горький стал сталинистом. Быков рассыпает многочисленные цитаты из плохо прочитанного и совсем не прочитанного Буревестника, по причине долгого непечатания ряда произведений. Судите сами: большой, всемирно признанный писатель живет в эпоху террора и горячо её одобряет. Сразу после революции Горький спас своим заступничеством многих, теперь он ни за кого не хлопочет. Его статья 1934 года «О хулиганах» стала спусковым механизмом к уничтожению больших, по-настоящему талантливых поэтов Бориса Корнилова, Павла Васильева, а Ярославу Смелякову всего-то изломали жизнь двумя сроками.

Помните печально знаменитое горьковское: «Если враг не сдается, его уничтожают». Его славословия Сталину, типа «лучшее сердце», «ярчайший революционный разум пролетариата», абсолютно искренни, лишены двуличия, как у многих. Горький убежденно считал, что живет в раю, требовал от молодых писателей изображать эту райскую жизнь. Он был сторонником того, что сталинизм – единственная альтернатива фашизму. На этом, как говорится, стоял.

Сталину не было нужды убивать такого союзника. Сталин трижды навещал умирающего писателя. Кое-кто даже из этого выстраивает чепуху о том, будто бы вождь самолично отравил писателя. Да и сына Максима никто специально не убивал – пить надо меньше и не спать на морозе, чтобы не получать воспаления легких.

Быков считает, несмотря на все претензии: «Горький – писатель великий, чудовищный, трогательный, странный и совершенно необходимый сегодня».

…Темна русская глубь.

Валерий Плющев