Иличевского много. Заботами московского издательства «Время» почти в одно время выскочили четыре аккуратных томика – сборник рассказов «Пение известняка» один из них – букеровского лауреата Александра Иличевского, начинавшего привычно для русской литературы поэтом, но добившегося успеха как прозаик.

С писательским стилем Иличевского надо пообвыкнуться. Автор не маскирует своих литературных учителей – пишет неторопливо и разветвлённо, напоминая Ивана Тургенева (вообще-то так уже давно не сочиняют), чему подтверждением скрытые тургеневские цитаты, а иногда и прямые указания на завораживающую прозу русского классика. Присутствуют манки-намёки на великую книгу «Записки охотника», один из них, когда герой, безнадежно плутая в смертельной мгле, чудом выбирается к костровищу с людьми, у которых своя загадочная жизнь – разгадать её не удается, только прикоснуться. А ещё и Антон Чехов, тоже скрытыми ссылками отметился в прозе Иличевского, как и другие мэтры-классики, среди которых, конечно, любители пофилософствовать.

Примеров подобной философской «темноты» в «Пении известняка» предостаточно: «Да, если вещь своим попаданием взрывает собственную идею, – она становится прозрачной (как это происходит, кто бы объяснил? – В. П.). Вот почему так желанны незримые, но ощутимые сущности… Вот почему фантастично само стекло, а также ветер-бес, прозрачные пчёлы, девы с лунным лоном…» Ничего ни про стекло, ни про ветер, ни про пчёл, якобы прозрачных, далее нету, только девы луннолонные мелькают там и тут, да ведь без женского пола и литературы-то настоящей не бывает.

Можно, конечно, негодовать: зачем, ради чего столько слов и образов, поразвешанных «ружей», которые никогда не выстрелят – образ налезает на образ, затемняя смысл и суть, как каша во рту, не дающая отчётливо проговаривать слова. Писатель приобрёл множество литературных недругов, которые не одну только эту его особенность отмечают, не принимая подобных сочинений. А ещё и притемнённость некоторых историй, их мистический туман, словно клейстер, заклеивающий смыслы, когда сущее превращается в фантастический морок, примером чему уже первый рассказ: «Горло Ушулука», в котором появляется двойник главного героя в виде его же придумки. Но эта мерцающая в сознании копия, тем не менее, физически пакостит: режет овец, жжёт сено. А финал – сгусток тягучего эзотерического пространства, и полная неясность, оставляющая без ответа гроздь вопросов: кто, когда, почему, где?..

И все-таки хорошо, что такая «особенная»  проза  тоже имеет своих литературных поклонников. Несмотря на вышеотмеченные претензии, Иличевский – один из действующих писателей, которые реальными творческими результатами определяют уровень современной русской литературы. А самые разные литнаграды из его писательской копилки – всего лишь подтверждение серьёзности и настоящести прозы Иличевского. Убедиться в этом легко – в рассматриваемом сборнике «Пение известняка» имеется в наличие несколько рассказов, самых настоящих шедевров. Таков, например, «Медленный мальчик», в котором у отца нет выхода из семейной беды, и водка – не помощь и даже не попытка найти забвение, хотя бы на короткое время.

Во многих рассказанных историях писателю удается «прислушаться к себе, к тому, как внутри раскрывается отражение мира». Нет, это совсем не депрессивная литература, которой сейчас никак не меньше 90 процентов от публикуемого. Проза Иличевского – это поиски и медленное выздоровление, которое, впрочем, не всегда приходит к героям. Очень часто персонажи проваливаются в мистику, а сюжет завершается исчезновением времени в астрале, депрессия заиливает и закрашивает окоем, ибо «жизнь есть тьма, и нищета, и слёзы», но при этом, несмотря ни на что, существует выход, который всё-таки обнаруживается после всех страданий и смертей. Для кого-то искания оканчиваются неудачей, приводя в отвалы человеческой цивилизации, в известняковые соты, для чего-то хранящие отпечатки давнишних следов. Но некоторым, пусть даже меньшинству, должно повезти в обретении смысла бытия и высокой цели. Хотя и здесь полный успех невозможен, как у Фёдора из рассказа «Штурм» – его мир прост и прозрачен, и одновременно сложен. Герой стремится «приблизиться к полноте умысла. Впрочем, он знал, что умысел тот глуп и бескорыстен…»

Персонажи видят причудливые сны (отдельная тема для исследования прозы Иличевского), часто грезят наяву, обретая потусторонние знания. Возьмём сонные видения из рассказа  «Улыбнись» – герой пребывает в образе кита, потерявшего самку, затем, уже в человечьем образе внезапно впадает в забытье над морем, на вершине перевала. А потом новый сон, когда женщина касается его губами, а он ощущает это прикосновение как высший дар. Фрейд бы разъяснил: обычное одинокое мужское дело… И необычное – под пером писателя.

Автор обмолвился о своей творческой сверхзадаче – нащупать язык природы, язык живого… Параллельно решаются задачи опознания своей надмирности, взращивания строя души. Опять-таки не всегда это удается, но, если уж удача, то она сразу перекрывает все трудности поисков. Удивительно, что писатель прибегает к инструментарию массовой литературы, например, к детективному сюжету, в котором есть, как и положено для занимательности, и убийство, и поимка преступника, но не это главное. Вот, например, прозрачный кроха-дух из рассказа «Случай Крымского моста» излагает историю, сильно смахивающую на сюжеты канадца Чарльза де Линта – этакий жестокий городской романс с элементами волшебства. Член бандитского сообщества Дуся (кличка зачем-то упирает на «голубизну», о которой вообще-то затем ни слова) проигрался в карты «на убийство случайного человека». Он симулирует душегубство, тыча «пикой» в мёртвую тётку-пьяницу, родившую младенца девического пола за мгновение до естественной смерти и ножевого удара. Спасение дитя оказалось временным, ребенок угасает на руках Дуси, разгуливающего с живым свертком по всей Москве. В конце концов, дух, от лица которого ведётся повествование, подталкивает парня к гибели под грозным зраком истукана Петра I, что на Москва-реке. Потустороннее создание  оказывается садистом и убийцей похлеще уголовника-злодея Старшого. Финита. Но отчего-то мысли не унимаются по поводу прочитанного, продолжают терзать. Это что же, слепой рок убивает, или новая реинкарнация питерского Медного всадника загоняет мелкого свихнувшегося воришку, топя в воде, как бедного Евгения в бессмертной поэме?..

Иличевский – оптический писатель, он любит коллекционировать виды природы, даль горизонтов, «в которых бы исчезало время личной жизни». Но автор в обязательном порядке добавляет к зрительному увесистую долю психологии: в итоге через  рассматривание, вглядывание прорастает стремление постичь. Все конструируется очень просто, в основу сюжета кладется какой-нибудь случай, которых у каждого на памяти пруд пруди. Однако в лучших рассказах Иличевского из единичных случаев вырастают и дожизнь, и жизнь, и послежизнь – никак не меньше.

Возьмём рассказ «Старик», в котором герой даже близко не революционер из одноименного романа Юрия Трифонова. Автор, словно волшебным увеличительным стеклом, проецирует будущее на сегодняшний день; ты, человече, будешь в старости таким же больным, беспамятным  «растением» – это твоя ипостась явилась предупреждением из грядущего. Совсем не случайно, что нет тебе покоя, успешному и удачливому, ты, словно себя сдал несчастного в богадельню на руки равнодушным людям и, как выясняется, на скорую смерть. Мораль замаскирована, но раскодировать её несложно.

Быть человеком всегда и везде. Это лишь один из выводов, к которому приходишь, читая «Пение известняка». Но их, очистительных уроков, в этой пряной, морально не навязчивой, но нравственно очищающей прозе писателя, густо порассыпано.

Иличевского мало…